Быть выдающимся и одновременно полузабытым — не самый редкий в истории случай, но всегда обидный.
А советское искусство в каком-то смысле вышло из шинели Константина Истомина (1887–1942).
Военный, сражавшийся в Первую мировую и гражданскую, он долгие годы преподавал во ВХУТЕМАСе, а затем Полиграфическом институте — этих кузницах художественных кадров, был профессором, деканом факультета живописи и при этом оставался не только ярок как преподаватель, с собственными теориями цвета, но и как художник.
Завсегдатаи Третьяковки на Крымском знают его «Вузовки», тихий шедевр 30-х, где на фоне окна изображены две женские фигуры.
Вроде бы ничего сверхъестественного — да, краски, да, атмосферно, но оторваться невозможно. Не сразу и понимаешь, что обе фигуры идентичны. Это любимая модель Истомина начала 30-х: бывшая танцовщица варьете Лидочка, сломавшая во время выступления позвоночник и начавшая позировать. После травмы она плохо говорила, стала глохнуть, но сохранила прежнюю пластичность и грацию. Лучшие работы Истомина связаны с нею.
После смерти в Самарканде, куда Истомина эвакуировали с институтом, его надолго забыла официальная история, мастерскую после его смерти очистили, а работы вынесли на мусорку. Их спасли друзья и ученики. Им многим обязана ретроспектива в Третьяковке, ведь позже начальство еще и отдало холсты Истомина из мастерских ВХУТЕМАСа студентам под запись, пришлось спасать и их.
Современники пишут о нем как о человеке с открытой душой, несмотря на то, что боли войны — контузия, ранение, тиф, отравление газами, — не отступали.
Ассистировавший ему в институте Александр Лабас вспоминал: «У него был его особый, истоминский голос, громкий и звучный, который иногда вдруг мог зазвучать по-военному… Он редко выходил из себя, но все же бывало, что некоторые студенты выводили его из терпения, и он мог накричать и даже уйти и хлопнуть дверью. Его бросало сразу в краску, лицо делалось сердитым, суровым.
Он всегда возмущался, когда студенты, ничего не поняв, чисто механически и очень вяло начинали копировать натуру.
Это его могло взорвать, и он кричал, объясняя: «Я вам говорил! И для чего спрашивается? Все зря! Вы не работаете, а спите на своем холсте». Когда я к нему потом подходил, он смеялся и говорил: «Вероятно, только криком его проймешь!» Ситуация, хорошо знакомая институтским преподавателям наших дней.
Сам Истомин учился всю жизнь. Его биография типична для сына военного: родился в Курске, затем отца отправили во Владивосток (там художника поразила красота японского и китайского искусства, искать их отклики в его работах — особое удовольствие). Его первый преподаватель живописи в Харькове был поклонник французской школы пейзажа. В автобиографии 1935 года Истомин признает: «Барбизонцы, но не передвижники — таков был мой первый художественный лозунг», решительно для эпохи, уже начавшей с подозрением относиться ко всему зарубежному. А если вспомнить, что друзья в молодости прозвали его «Парижанином»… Главное образование получил в Мюнхене, с ним у Шимона Холлоши учился Владимир Фаворский, позднее они инициируют создание искусствоведческого отделения на истфиле московского университета, но закончить его Истомину не дали, в 1913-м призвали в армию.
Революцию принял. Вновь воевал, иллюстрировал «Чапаева» Фурманова, позже ездил в Крым писать труд рыбаков, пытался запечатлеть восстание румынских крестьян. Но заказы не удавались, эскизы интереснее итогов. Пастернаковская дилемма «И разве я не мерюсь пятилеткой, / Не падаю, не подымаюсь с ней? / Но как мне быть с моей грудною клеткой / И с тем, что всякой косности косней?» — актуальна и для него.
Быть вне политики считается сегодня невозможным, случай Истомина показывает, что все в ХХ веке так или иначе с ней связано. Оставаться европейцем в искусстве — тоже политика; помнить о других горизонтах, передавать это знание молодым — значит хранить другую культуру, создавать пространство, параллельное официальной идеологии. Неудивительно, что чиновники пытались выбросить его наследие на помойку, смыть холсты. Они забыли, что в мире есть друзья.
— В сознании многих Истомин остается автором одной работы, гениальной картины «Вузовки», — не мало ли для художника такого масштаба?
— В Третьяковской галерее Истомина значительно больше, долгое время висела целая стена его работ, позади раздела ОСТа, она была дивно хороша, единственное, до нее было трудно добраться, рассказываетТатьяна Ермакова, сокуратор выставки (Третьяковская галерея).Но это правда — работы Истомина не столь популярны и не столь известны, даже многие сотрудники нашей галереи не слишком знают, кто такой Истомин, кроме картины «Вузовки». На самом деле Истомин — художник-легенда, его судьба сложилась давно, она драматична и в то же время счастлива, потому что организована усилиями друзей и учеников. В личности Истомина и в его искусстве заложена энергетика, которая притягивает людей, это энергетика его картин, в которой сочетается любовь к натуре и удивительное понимание живописи в ее европейском ключе. Истомин — европейский художник, это художник, который многое знает, среди вхутемасовских педагогов он слыл европейцем.
— Вроде бы противоречие: европеец, но вполне благополучный и даже лояльный, если вспомнить иллюстрации к «Чапаеву»…
— О них мало кто знает. Только сейчас немногое выплыло на поверхность, стало известно его графическое наследие, сохранившееся в семье ученика и друга Леонида Казенина и показанное на выставке галереи «Ковчег». На нашей выставке живопись объединена с графикой, Истомин наконец-то представлен в том масштабе, которого заслуживает. Но благополучной его биография не была. Как все художники, он пытался делать заказные работы. Они не получались. Уехал в Крым писать жизнь рыбаков, провел там целую зиму, привез кучу этюдов, прекрасных рисунков и акварелей, но картину не написал, у него совсем не складывалось с тематическими картинами. Известен он, прежде всего, портретами, интерьерами, немного натюрмортами и крымскими пейзажами.
Популярный педагог, он развивался очень интенсивно, параллельно со своими студентами, писал те же постановки, бывал с ними на практике. Посвятив 20 лет преподаванию, он не создал художественной школы. Были те, кто воспринимал его информацию, метод, любовь к натуре, но не были на него похожи, это как раз удается крупным художникам.
— Есть что-то эклектичное в этом его блуждании по разным объединениям, участие в выставках, например, «Маковца»…
— Это, скорее, из-за его близости с Фаворским, обращение к «Маковцу» — результат дружбы. Больше его определяет объединение «Четыре искусства», это та художественная программа, которая ему важна, он там был секретарь. А что тогда
все побывали в Ассоциации художников революционной России, не участвуя ни в одной ее выставке, это веление времени.
Истомин вообще человек довольно правоверный, никогда не был против. Принял революцию, воевал на стороне красных, хотя дворянин, внучатый племянник героя Севастополя — адмирала Истомина.
— Можно ли увидеть в Истомине художественный атом, который принадлежал многим направлениям и в то же время никому?
— Мне кажется, он не блуждал. Он достаточно последователен, далек от авангардных течений, от фантазийного, не склонен к композициям, поэтому не очень получались заказные и тематические вещи. «Вузовки» — счастливое исключение, они задумывались не как тематическая картина, но как интерьерная композиция, потом он придумал ей название, и это определило судьбу, ее взяли на выставку и тогда же, в 30-е, купили в Третьяковскую галерею. Он всегда писал с натуры, та всегда была важна, он очень страдал, когда не мог найти натурщицу. Он поклонялся Ван Гогу, Рембрандту, итальянцам, в молодости помимо Германии побывал в Греции и Италии, видел там выставку Ван Гога, в письмах обоих много перекличек о восприятии натуры.
— При этом много влияния Дерена и Вламинка?
— В истории русской живописи Истомин откровенный экспрессионист, и, по-моему, очень красивый.