Не желая признавать уничижительные в отношении Красной армии, советского руководства, да и всей страны и народа оценки страшного 1941 года, поставлю ещё один вопрос.
ВОПРОС №8: Почему же начало Великой Отечественной так прочно укоренилось в национальном самосознании в качестве величайшей национальной катастрофы.
В первую очередь это результат неизбежной реакции на эти события их современников – последствия того глубочайшего психологического шока, который испытали советские люди после сокрушительных поражений Красной армии и её стремительного отступления вглубь страны.
Вот как описывает Константин Симонов состояние главного героя романа «Живые и мертвые» в июне 41-го:
«Никогда потом Синцов не испытывал такого изнурительного страха: что же будет дальше? Если всё так началось, что же произойдет со всем, что он любит, среди чего рос, ради чего жил, со страной, с народом, с армией, которую он привык считать непобедимой, с коммунизмом, который поклялись истребить эти фашисты, на седьмой день войны, оказавшиеся между Минском и Борисовым? Он не был трусом, но, как и миллионы людей, не был готов к тому, что произошло».
Душевное смятение, горечь потерь и неудач, запечатлённые очевидцами тех грозных событий в десятках талантливых и ярких произведений литературы и кинематографа, продолжают в значительной мере влиять на представление о Великой Отечественной у современных зрителей и читателей, и по сей день формируя и актуализируя эмоциональный образ «трагедии 41-года» в сознании поколений, не заставших войну. Это естественное состояние страха и растерянности советского человека перед лицом величайшей угрозы стали сознательно эксплуатировать в хрущёвские времена в качестве иллюстраций, служащих политическим целям развенчания культа личности. Отдельные люди, армия, народ представали жертвами трагических обстоятельств, за которыми при подсказке официальной пропаганды угадывались если не преступления Сталина, то его роковые ошибки. Именно неверные действия или преступное бездействие вождя представали причиной серьёзного испытания на прочность идеалов, уверенности в могуществе своей страны.
С уходом Хрущёва актуальность подобного подхода поблекла, но к тому времени тема «катастрофы 41-го» превратилась в некую доблесть для фрондирующих либералов, которой они пытались всячески бравировать, воспринимая как редкую возможность продемонстрировать свой антисталинизм. То, что прежде было искренним и ярким художественным высказыванием нескольких крупных литераторов и кинорежиссеров, становилось уделом всё возрастающего числа ремесленников. А уж со времен перестройки посыпание голов пеплом и раздирание одежд, при каждом упоминании о начале войны, превратилось в ритуал для антисоветчиков и русофобов всех мастей.
Мы уже отмечали, что блицкриг был единственным вариантом, при котором Третий рейх мог одержать верх во Второй мировой войне. Давно уже признано, что в 1941 году Красная армия сорвала блицкриг. Но почему тогда не довести эту мысль до логического завершения и не признать, что именно в 1941 году Красная армия со всеми неудачами и характерными для нее изъянами предопределила исход войны. А можно – и нужно – выразиться конкретнее: именно в 1941 году Советский Союз нанёс поражение Германии. Но признанию этого факта препятствуют обстоятельства, которые лежат в области психологии. Очень непросто «уложить» в сознании данный вывод, зная, что война продолжалась три с половиной года, зная, какие жертвы предстояло принести нашей армии и народу, прежде чем в Потсдаме был подписан Акт о безоговорочной капитуляции.
ВОПРОС №9: почему же, несмотря на очевидный исход, война продолжалась так долго и потребовала такого неимоверного напряжения сил?
Главная причина – непоколебимая позиция нацистского вождя. Гитлер верил в свою счастливую звезду, а на случай поражения у фюрера имелось следующее объяснение-оправдание: если германский народ проиграет войну, он не достоин своего высокого призвания. Немецкий историк Берндт Бонвеч указывает:
«Выиграть эту войну Германия не могла никак. Была лишь возможность договорённости на определенных условиях. Но Гитлер был Гитлером, и под конец войны он вёл себя всё более безумно…».
Что могла предпринять нацистская Германия после провала плана «Барбаросса»? Перевести экономику страны на военные рельсы. С этой задачей она, не без перенапряжения, но справилась. И всё равно по объективным условиям военно-промышленный потенциал Третьего рейха и покорённых им стран значительно уступал возможностям союзников. Немцы также могли дождаться грубой ошибки противника.
И весной 42-го они получили такую возможность после провальной Харьковской операции и разгрома Крымского фронта, чем Гитлер воспользовался максимально эффективно, вновь захватив стратегическую инициативу. Больше таких фатальных просчётов военно-политическое руководство СССР не допускало, но и этого хватило, чтобы Красная армия вновь оказалась в тяжелейшем положении. Тяжелейшем, но не безнадёжном.
Германии оставалось ещё рассчитывать на чудо, и не только метафизического, а вполне рукотворного характера: например, на заключение сепаратного мира или на создание «оружия возмездия». Однако чудес не произошло. Что касается, вопроса о продолжительности войны, то ключевым фактором здесь стала затяжка с открытием второго фронта. Несмотря на вступление в войну США и решимость Англии продолжать борьбу, до высадки союзников в Нормандии в июне 44-го Гитлер во главе с континентальной Европой по сути дела продолжал воевать против одного главного соперника в лице СССР, что в известной мере компенсировало последствия провала блицкрига и позволяло Третьему рейху с прежней интенсивностью вести кампанию на Востоке.
Что же касается широкомасштабных бомбардировок союзной авиацией территории рейха, то они не нанесли сколь-нибудь заметного ущерба германскому ВПК, о чём писал американский экономист Джон Гелбрейт, который во время войны руководил группой аналитиков, работавших на ВВС США. Неизменная стойкость русского солдата, политический гений Сталина, растущее мастерство военачальников, трудовой подвиг тыла, талант инженеров и конструкторов неумолимо вели к тому, что чаша весов склонялась на сторону Красной армии. И без открытия второго фронта Советский Союз побеждал Германию, только в этом случае окончание войны пришлось бы не на май 45-го, а на более позднюю дату.
Окончание следует