Славному городу Талгару
Начало. Продолжение см. «Сводка +» 19 декабря 2024 года.
Когда в этом городе родился Я... Ах, не слишком ли самоуверенно? Ну не называть же себя по фамилии, сразу спросят, что он один здесь родился, что ли? Мы тоже здесь родились, и ничего, молчим. Потому так и оставлю – родился Я. Почему с большой буквы? Но ведь это вместо фамилии будет, а фамилия всегда пишется с большой буквы. Так меня в школе учили, в этом самом городе. Продолжим.
Когда в этом городе родился Я... Повторяюсь? Ну, а вдруг, уже забыли, кто родился и где? С этим самым рождением все и начинается. Жизнь начинается, личная, а потом, позже, общественная. Когда в этом городе родился Я... Тьфу, ты. Это важное событие, и потому никак нельзя пропустить это выражение. Помните, в общем, что там было вначале, что в самом начале родился Я. Самого города тогда еще никакого не было. Нет, он был, и даже с тем же названием, но такого названия, как Город, у него не было. Совсем запутался. Была деревня, село, а еще правильнее – станица Софийская. Вот, добрались до станицы.
Станица та находилась в живописном месте, среди высоких гор, и меня сразу обрадовало и еще больше вдохновило мое желание родиться то, что станица буквально тонула в цветущих яблоневых, грушевых, вишневых садах. Правда, при моем появлении на свет Божий цветение садов было не очень заметно, так как дело это, то есть мое рождение, произошло зимой.
Но интуитивно, как сейчас любят выражаться врачи и шпионы, я уже догадывался, что попал в благодатный край. Разве можно было мне поверить, что я вдруг могу родиться в пустыне, семнадцатым ребенком какого-нибудь бедуина? Хотя сейчас понимаешь, что-то, казавшееся, тогда недостойным меня, может быть, не так уж и плохо выглядит. Имею в виду финансовую ограниченность наших устремлений и неограниченную свободу, этими рамками, их устремлений – бедуинских. Да и не мог я родиться в аравийской пустыне с такой фамилией, как моя.
И вот еще насчёт моего эгоистичного Я. Можно было бы, конечно, взять себе псевдоним. Но когда человек берет себе псевдоним, то он уже вроде и вовсе не тот человек, а какой-то урод перерожденный. Вот, к примеру, возьмите – Ленин. Вроде рождением Ульянов, а почему потом Ленин? Так никто и не догадался, и никто этого не объяснил. Ещё хуже с Иосифом Виссарионовичем вышло.
У первого, у Ленина, хоть фамилия была известна, ну, тем, кто пограмотней был. А фамилию второго ни один нормальный человек в стране выговорить не мог, особенно в подпитии. Так и остался псевдонимом в истории. То ли был, то ли не был. Как докажете, что был, ведь человек с такой фамилией на Земле не рождался? И метрики и паспорта нет на такую фамилию. А я хочу быть хоть и не в истории, но в своем городе обязательно.
Теперь давайте-ка про станицу Софийскую. Если что привру, будьте благосклонны, потому если писатель не врет, то ему никто никогда не поверит. Сочинительство – это и есть не что иное, как живописное вранье. Слышу в свой адрес массу возмущений от честных писателей, которых никто никогда и ни при какой погоде не читал и не читает. Скучно. То, про что они пишут, добропорядочные граждане делают каждый Божий день. Читать про себя? И так все ясно. А вот наврешь с три короба, и тогда и дома, и в библиотеке, и в автобусе все тебя читают и почитают, между прочим.
Вот, вспомните нашего вождя, блаженной памяти, Леонида Ильича Брежнева, стало ему скучно жить – все эти съезды, выступления, заседания... Все одно и то же. Пить и курить врачи строго-настрого запретили, никакой расслабухи тебе. Все под контролем. Это у нас, смертных, зарулил куда-нибудь подальше – кури, пей хоть до безумия, никому дела до тебя нет. Ну, разве женушка пару дней поищет. А где искать – в морге нет, в милиции нет, из роддома давно выписали. Хорошо. А у них там день и ночь тебя охраняют, от всех, всего и от себя тоже. Так вот, когда ему стало скучно жить, он решил про себя книгу написать и написал, да не одну, а много. Ну, не он, конечно, писал, что, ему больше делать нечего? Страной кто будет руководить, если вождь будет книжонки пописывать? Ладно, он не он писал, но написали. И хотя их тоже почти никто не читал, кроме определенных кругов. Ну, тех кругов, которые вокруг него кормятся. Читали и очень хвалили. А ведь сплошное вранье. И сам он, Леонид Ильич, про себя читал, и ему тот человек, про которого написали, очень понравился. Он даже в рукописи некоторые поправки делал, ну, где недоврали. Так что и мне поверьте, если где перевру. И потом я про себя пишу и делаю это сам. Так что имею полное право писать так, как желаю.
Станица Софийская действительно была привлекательной. Самое привлекательное это, конечно, горы. Ну, хотя бы потому, что их сразу было видно. Со всех сторон. Пятитысячники все-таки, нельзя не заметить. Чего там только не было тогда в этих горах! И звери, и птицы, ягода, и грибы, и даже снежный барс был. Живой. Сейчас он только на символе страны остался. Как символ того, чего нет. У нас всегда так, чего нет, то славят, а что есть, того не замечают. Так вот всего в тех горах валом, было, бери, не хочу, и брали, и всем хватало и оставалось. Брали-то понемногу, полакомиться. Хапать уже, потом научились, когда заповедник в этих горах сделали. Государственный заповедник. Тогда и барс пропал и много еще чего. Охранников много, у охранников друзей, знакомых много, всем пострелять хочется. Начальство наезжать стало – колоннами. Заповедник-то государственный, а значит, ихний. Да хватило бы всем, да вот беда, помногу брать стали. За день столько увезут – деревня наша за неделю не съест. Подснежники, цветы такие весенние есть, и те почти извели. Ведрами тащили, будто кушать их собирались. Мы-то, как раньше, пацанами, нарвешь букетик маме на восьмое марта, девочке любимой цветочек, а остальными любуешься только. А было чем любоваться. Только снег со склонов сойдет, и тут они, эти милые цветы, кружевом голубеньким, желтеньким, после зимы, снега душа радуется, любить всех хочется. Но об этом потом.
А еще у нас есть река, с таким же названием, как и город. Эту все жители любили и берегли. Не дай Бог, кто в эту речку кошку дохлую бросит или еще что нечистое, так, неровен час, самого там утопят. А сейчас в бедной нашей речке только трупов человеческих не замечено. Пока. А так все есть, все отбросы родной деревни по ее берегам выложены. А раньше по ней, по нашей речке, форель на нерест в верховья ходила. Ух, нам, пацанам, праздник.
Берешь майку, которую с себя снимаешь, завязываешь ее лямки, и снасть готова. Наловим форели, костерчик разведем, ухи наварим, пир горой. Но пришла мелиорация всей страны, нарыли каналов, и обмелела речка, затихла. И никто теперь не верит, что в нашей реке «вот такая» рыба ловилась.
И еще на реке был и есть мост, который соединяет ту и эту сторону реки. Но в то время, когда я был в замечательном, отроческом возрасте и когда во мне было больше природы, чем ума, жители никак не могли понять, какая сторона реки должна была быть «той», а какая «этой». И потому они, населяющие противоположные стороны реки, говорили, указывая на противоположный берег, что на той стороне, например, находится базар. Тогда не знали, где будет левый берег, а где правый, потому и та и другая сторона по берегам реки назывались жителями той стороной. Так вот мост соединял эти две «те» стороны реки.
Мост был построен ещё до революции известным в наших краях купцом Пугасовым для своих купеческих целей, но служил большим благом и для жителей станицы. Мост вначале был деревянным, но часто реконструировался, потому что частенько его смывала разбушевавшаяся река и надвигающаяся цивилизация никак не могла оставить такое убогое сооружение на нашей великой реке.
Но новый мост, на моей памяти, еще долго назывался «пугасовским», как и еще одно строение, которое тоже было построено этим беспокойным купцом и принесло ему славу в нашем городке, сравнимую разве только с постройкой китайской стены. Но китайское китайцам, да и строили ту стену очень долго и потому непонятно, кому принадлежит слава в ее возведении – тому, кто заложил первый камень, или тому, кто завершил строительство. Между тем и другим – века. Знаю, скажете, строил народ, ему и принадлежит слава. Думаю, что слава народа понятие довольно неясное, размытое, да и за многие века меняется сам народ и его понятие о результатах своих трудов.
У нас в СССР Беломорканал тоже народ построил, но отношение к тому совершенно разное у тех, кто строил, и кто командовал строительством. А у нас есть конкретный человек, господин Пугасов, а к тому, что он создал, ни в каких веках отношение не изменится, и к построенному всегда все люди из прошлого и настоящего будут относиться с глубоким уважением. Как относятся к этому в нашем городе. Особенно мужское население города и с недавних пор примкнувшая к нему часть женского сообщества. Подумайте сами, сооружение, построенное до революции, пережившее саму революцию и теперь шагнувшее в новое тысячелетие, все так же актуально и пребывает в зените славы.
Уже нет Пугасова, потомки его благополучно обживают Америку и уже едва ли помнят наш городок, а произведение его могучего интеллекта стоит на том же самом месте и носит то же самое название. Скажете, не может быть? Может. Потому как называется это знаменитое в нашем городе строение – Спиртовый завод. Что, неправ? Прав, да еще как. Теперь пойдем дальше, дальше по реке и не вниз, а вверх. Забыл сказать, что в нашем городе указания направлений были строго определены. У нас никто не говорил запад-восток, север-юг, а всегда говорили – вверху или внизу. Верх был, как полагается, ближе к горам, все остальное шло и катилось вниз. И мы пойдем вверх, откуда проистекает наша замечательная река. А вытекает она из Талгарского горного ущелья, опять же одноименного с городом и рекой.
Прямо у входа в ущелье нас встречает гора с давним, доисторическим названием – Седловина. Бок огромного животного, поросший до самого верха мелким кустарником, как шерстью, заканчивается двумя равновеликими горбами. И хотя горбы очень похожи на верблюжьи, но размеры их чудовищны, и потому в этом каменном чудовище видится всем двугорбый динозавр, может быть, далекий предок нынешнего корабля пустыни. Хвост чудовища пологим спуском уходит на запад и теряется в садах. Голова динозавра спрятана в самом ущелье.
Легенда такова: чудовище издавна охраняло вход в ущелье, в кладовую драгоценной красоты, пропускало сюда поэтов, художников, просто добрых людей и пожирало разбойников, негодных людишек, шедших в ущелье не любоваться красотой природы, а красть богатства, накопленные в божественной кладовой, убивать непуганых, доверчивых животных. Шло время, доброе животное старело, но рык его долгое время предупреждал лихих людей о неотвратимом возмездии за содеянное ими зло. Время превратило динозавра в камень, огромное тело покрыла пыль времен, и на этой благодатной, многовековой почве пышно разросся кустарник, различные травы и цветы растут от подножия до самой вершины, откуда наш городок виден, как на ладони.