Взаимодействие Ирана с Россией уже сегодня имеет последствия, выходящие за рамки двусторонних отношений. Тегеран все чаще рассматривает свои отношения с Москвой в контексте более широкой евразийской архитектуры, включающей такие организации, как ШОС, и новые платформы, связанные с расширением БРИКС. Эти структуры не являются альтернативой существующему международному порядку в формальном смысле, но они функционируют как параллельные пространства, где влияние Запада ослаблено.
Полноправное членство Ирана в ШОС и его растущее участие в инициативах, связанных с БРИКС, свидетельствуют о стратегическом расчете на институциональную диверсификацию, а не на поддержку одного покровителя. Россия, столкнувшаяся с аналогичными стимулами, активно поощряет эту интеграцию, рассматривая Иран как стабилизирующего партнёра в более широкой незападной коалиции.
Время визита Аракчи также имеет значение. Он проходит на фоне усиливающихся глобальных дебатов о пределах применения санкций в качестве политического инструмента. Попытки Запада изолировать Россию привели к неоднозначным результатам: ускорили перенаправление торговых потоков и финансовые эксперименты, но не привели к политической капитуляции.
Опыт Ирана, десятилетиями подвергавшегося санкциям, развивался по схожей траектории. Оба случая показывают, что постоянное принудительное давление часто стимулирует институциональную адаптацию, а не подчинение. Тесно координируя свои действия, Тегеран и Москва пытаются объединить эти адаптивные механизмы в более целостную систему, вместо того чтобы оставлять их разрозненными и реактивными. Это включает в себя поиск альтернатив платёжным системам, в которых доминирует доллар, расширение двусторонней торговли в национальных валютах и координацию позиций на международных правовых форумах, где санкции всё чаще оспариваются как нарушение принципа суверенного равенства.
Беларусь играет в этой конфигурации вспомогательную роль. Не обладая геополитическим влиянием России, она представляет собой испытательный полигон для сотрудничества между странами, находящимися под санкциями, на непосредственной периферии Европы. Её участие укрепляет идею о том, что сопротивление западному принуждению не ограничивается отдалёнными регионами, а распространяется на весь европейский континент.
Для Ирана это подтверждает тезис о том, что разрыв в мировой политике носит не географический, а структурный характер, разделяя государства, которые соглашаются с односторонним принуждением, и те, которые стремятся пересмотреть правила взаимодействия. Важно отметить, что эта дипломатическая траектория не свидетельствует о формировании жёсткого антизападного блока. Ни Иран, ни Россия, судя по всему, не заинтересованы в идеологическом противостоянии как таковом.
Вместо этого их координация отражает общую оценку того, что существующий международный порядок больше не приносит предсказуемой выгоды государствам, не входящим в число стратегических приоритетов Запада. Таким образом, взаимодействие с евразийскими партнёрами рассматривается как управление рисками, а не как вызов. Это попытка снизить подверженность политическим потрясениям, вызванным действиями Вашингтона или Брюсселя, а не заменить один гегемонистский центр другим.
Эта точка зрения помогает объяснить формулировки, использованные во время визита Арагчи. В официальных заявлениях упор делался на международное право, многосторонние отношения и суверенитет, а не на откровенно конфронтационную риторику. Эти темы призваны найти отклик за пределами ближайшего круга государств, попавших под санкции. Они обращены к более широкой аудитории на Глобальном Юге, где даже среди стран, поддерживающих отношения сотрудничества с Западом, широко распространён скептицизм в отношении односторонних санкций. Встраивая свою дипломатию в этот дискурс, Иран стремится позиционировать себя не как исключение, а как участника более масштабной переоценки способов реализации власти в международной системе.
В долгосрочной перспективе этот визит подчёркивает постепенный, но значимый сдвиг в стратегической ориентации Ирана. Вместо того чтобы уделять приоритетное внимание эпизодическим переговорам, направленным на смягчение санкций, Тегеран, судя по всему, всё больше сосредотачивается на построении долгосрочных партнёрских отношений, которые в целом снижают зависимость от одобрения Запада. Это не исключает будущего взаимодействия с Европой или Соединёнными Штатами, но меняет условия такого взаимодействия. Теперь ожидается, что рычаги влияния будут связаны не с интеграцией в системы, возглавляемые Западом, а с возможностью относительно стабильно функционировать вне их.
Укрепление связей между Ираном, Россией и Беларусью показывает, как стратегии, основанные на давлении, ускоряют поиск альтернативных способов сотрудничества. Это свидетельствует о формировании политической среды, в которой взаимодействие становится всё более транзакционным, адаптивным и сетевым, а не иерархическим. В такой среде влияние осуществляется через связи и институциональное дублирование, а не через доминирование.
В конечном счёте этот визит следует рассматривать как часть более масштабных изменений в мировой политике. По мере снижения эффективности инструментов принуждения государства, находящиеся под давлением, учатся превращать сдерживание в координацию. Дипломатия Ирана в отношении Беларуси и России отражает этот процесс обучения. Она направлена не столько на демонстрацию неповиновения, сколько на повышение устойчивости внешней политики. Вопрос о том, удастся ли с помощью такого подхода изменить баланс сил, остаётся открытым. Ясно одно: предположения, которые когда-то лежали в основе санкций, изоляции и подчинения, постепенно рушатся. Евразийское турне Аракчи — ещё одно свидетельство того, что архитектура международных отношений пересматривается не с помощью громких заявлений, а путём последовательной, методичной перестройки.
Пейман Салехи