Я вынырнул из предрассветного кошмара, пропитавшись насквозь липким потом. События минувшей бойни, весь тот бесплодный гнев и ад случайных жертв, что бушевали вокруг меня всего несколько часов назад, теперь таяли, как лёд в пересохшем горле. Дьявольская морось тумана въелась вглубь мозга и осела там комьями страха.
Из крана доносилось ритмичное покапывание. Холодная, мёртвая вода. Я подскочил к раковине, сунул под струю свою опухшую, чудовищную морду, пытаясь смыть с неё остатки вчерашней ночи.
И тут звонок. Проводной, проклятый телефон в спальне затрясся, извергая пронзительный визг, от которого зубы ломило. Я машинально схватил трубу. В ответ лишь слабый, почти загробный вой ветра, что пробирал до костей.
— Алё? – выдохнул я, чувствуя, как где-то внутри меня начинает закипать чистый адреналин.
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха… — голос. Раздельный. Волглый. Скрежещущий челюстями. Он смеялся по ту сторону провода, и это был не человеческий смех. Это был смех самой Бездны.
— Алё! Да кто это, черт возьми?! — ярость наконец вырвалась наружу.
— Хорошие старые знакомые, дружочек. Ты где?- тон был до омерзения тёплым. Как будто старый друг-палач интересуется, не пора ли тебе на виселицу.
— Кто ты?
— Пустяк, доктор. Я и так знаю, где. Ты всё тот же. Топаешь по этой выжженной напалмом тропе и почему-то всё ещё считаешь себя праведником. Ха-ха. Даже Он умрёт, на что надеяться тебе? Я приду за всеми. Вскоре свидимся. Заваривай чаёк, дружок. Я почти за дверью.
Щелчок. И тишина. горькая, тяжелая тишина, прерываемая короткими гудками. Я бросил трубку, и она глухо ударилась об аппарат. Я попытался выстроить природу разговора... Телефон местный, значит, звонок из проклятой Блокады. Номер Маши. Они должны были ждать её ответа. Но обращались точно ко мне. Я лихорадочно рылся в закромах памяти, пытаясь вспомнить, кому, когда и зачем я мог проболтаться о своём нынешнем убежище. Ничего. Пустота. Абсолютная, звенящая пустота.
Я поднялся, пошатываясь, и двинулся на кухню. На столе с насмешкой лежала записка. Почерк Маши. "Ушла на работу. Вернусь поздно". Бессмыслица. Какая, к черту, работа, когда весь город- это один сплошной, гниющий некрополь?
За окном поднимался кровавый восход. И вместе с трупами, которые дворники методично заметали прочь, они сгребали и хлам, оставшийся после той ночной бури. Я не мог вспомнить ничего, кроме смутных образов человеческого бешенства.
Я задёрнул шторы, погрузив комнату в спасительный, мертвенный сумрак, и заварил себе терпкий кофе. Рухнул на табурет, чувствуя смертельную усталость. Комки пены на стенках чашки, искажённые и изломанные кривые, казались мне посланиями морзянки. И тут меня осенило: Художник. Мой новый знакомый. Единственный, кто мог пролить свет на эти проклятые видения, что преследовали меня.
Я накинул свой плащ, похожий на изношенную шкуру древнего зверя, и рванул засов на двери.
В мире, где истина и абсурд сплелись в неразрывный узел, я прочёл: "Войны с соседней страной не существует". Кто-то устроил фарс, прикрываясь благородными целями.
Боевые действия начались не для защиты границ. Их цель- устранение политических противников, скрывающихся в тени. Это не борьба за свободу, а безжалостная операция по подавлению населения, где уничтожение целых народов именуется изысканно - "чистка". Цитирую источник, но и он, в этом вихре лжи и манипуляций, кажется призраком, потерянным в бездне.
Мы, наивные, бредем по этому пути, веря в сказки о справедливости. Реальность же обнажает клыки. В этой игре мы- пешки, фигуры в безумной партии, ходы в которой приближают к неминуемому концу.
Тишина. Не просто тишина, а та глухая, ватная тишина, которая наступает перед бурей, только вместо бури- пустота. Все звуки леса- шелест листвы, стрекот цикад, даже тот еле уловимый скрип корней под землей- исчезли. Остался только я, в этой внезапно опустевшей части леса, и ощущение чего-то неотвратимого, нечто висящего в воздухе.
И вот на опушке показался проход. Что-то вроде арки, сплетенной из переплетающихся ветвей. В этом тусклом, почти невидимом проходе показался он - всадник. Не человек, а скорее, тень, очертание, вырезанное из сумерек. Он сидел на коне, высоком, чёрном, как сама ночь.
А в руках у него- крест, почти полутораметровый, из тёмного, полированного дерева, словно излитый из самой тьмы. От него исходил странный свет, неяркий, тусклый, но ощутимый, как отблеск какой-то далекой, потусторонней звезды. Крест поглощал последние лучи заходящего солнца, впитывал в себя остаток дня. И сам всадник казался частью этого креста, частью тьмы, частью глубокой, неизмеримой тишины.
Он чуть дёрнул уздечку, лёгким, почти незаметным движением, и чёрный конь, словно растворяясь в воздухе, умчался в глубь леса. В бездну наступающей ночи. Исчез без следа.
Я сидел, не шевелясь. Ноги, кажется, онемели, посинели от холода и долгого сидения. Время потеряло свой смысл. Оно застыло в тиши вечера .
Остался только первобытный страх. страх бессилия перед чем-то огромным, непостижимым, перед силой, которая находится вне всякого понимания. Перед тем, что забирает день, и забирает надежду. Перед тем, что неизбежно.
Машины, стальные акулы на колёсах, сжимали меня, прижали к обочине. Я - между потоками, напрямую через трассу. Гудки? Сигналы? К чёрту! Я гнал, не отрываясь, спасение- вот моя цель. Её спасение- моё.
В пыли, разорванной шинами, вынырнула пятиэтажка, чертов двор, и на стенах -вся эта мазня. Альберта нет. Лица- одинаковые, тупые, как у овец на бойне. В подъезд – прыжок, в подвал – кувырок.
Альберт. На диване, рот – как дыра в асфальте, мухи на уголках губ, жрут. Я за ворот рубашки, дернул.
Открылись глаза, залитые слезами, обмотанные бинтами.
– И к чьей милости ты меня разбудил? Чего тебе надо? Ты мне – отец родной? Как же тошнит от случайных поклонников.
Вцепился в плечи, поднял.
– Где она?
– Кто? Предупреждаю: я тебе мозги вынесу, если не отпустишь.
– Имя.
– Я не за твоими бабами охочусь, своих хватает. Вали отсюда, пока цел.
– Не юли – где она?
Отпихнул. Вмазал. Вышвырнул на улицу, как мусор.
Я стоял у подъезда один. Упал. Мир – расплывчатая перспектива. Завалился на скамью перекурить.
Я слышал из соседних номеров крики. Детские. Женские. Мои… Всё плыло передо мной.
Телефон зажжужал из недр плаща. Новый входящий звонок.
– Алло?
Тупое, хриплое дыхание с конца провода.
– Говори!
Смех, ржавый, с кашлем.
– Я твой отец. Похоже, ты обо мне забыл, сынок.
Разъединение. Колкие гудки. Тишина. горький дым осел в груди.
Я нырнул в свое красное корыто и дернул в сторону мотеля через срез на холмах.
Крыши, парадные, проносились мимо, как галлюцинации после убойной попойки.
На полпути бензин полностью вытек. Я был в области, посреди макового поля. Я спрыгнул и продолжил идти прямо. Мне впервые довелось прибиться к здешним местам. Под горизонт стелился густой лес, у подножия которого неслась буйная река.
Ратибор Хмелёв