Окончание. Начало см. «Сводка +» 7 ноября 2024 года Старый осёл.
Стар стал, но и хозяин не лучше. Многое забывать научился. Поедем в город по делам — привяжет меня у дерева, сам пойдёт перекусить, а потом найти не может то место, где меня оставил. Часа два кряду кружится рядом да около моей стоянки (мне ли не знать время — каждый час смеюсь над чем-нибудь), а как найдёт, мне же и всыплет, будто это я потерялся, а не он обеспамятел от старости. Зачем привязываешь, если потом найти не можешь? Без пут я тебя сам где хочешь найду и домой доставлю. Так сказать ему хочется. Но остаётся только подумать: «Старый ты осёл, совсем из ума выжил».
Старость пришла, а ведь будто только жить начал, размышлять спокойно, без увлечений страстями. А то как в молодости было: придумают что-нибудь эдакое ослы, и начнётся на всяком базаре смута. Толкуют, дескать, есть такое дело — свобода. Гуляй, пасись и никаких тебе хозяев. А где гулять и где те пастбища вольные, никто толком объяснить не может. Кругом люди, города, сёла — куда можно идти? Найдут и вернут. Нет, втемяшится в ослиную башку блажь, и тут же всякая выдумка подоспеет. Что, мол, знающие ослы говорили — есть такие страны и города, и в них одни только ослы живут, и управитель там тоже осёл. Но кто его знает, тамошнего осла-правителя, лучше он или хуже хозяина? Свои они бывают чужих злее. То овёс твой сожрут втихую, а то лягнут в бок так, что, неровен час, и копыта можно отбросить.
Помнит он такой случай. Появился на рынке вшивенький такой, бездомный ослишка, ну и давай баламутить, дескать, свобода просто так не даётся — за неё надо бороться, и начал подбивать ослов на побег от хозяев. Мол, знаю места благословенные, где реки молочные и берега кисельные, то бишь вода чистая, а кругом поля овса и разнотравье высокое. Поверили, и с десяток молодых, сильных ослов ушли с ним в ту сторону, где живёт свобода. Хозяева, конечно, искали свою пропажу, но после попечалились и других помощников себе завели. А через пару недель явился один из беглецов — холодный, голодный и уши от страха дыбом торчат. Отлежался малость, отъелся и рассказал, как ослы свободу добывали.
Долго шли, стороной деревни обходили, чтобы с людьми не встретиться, наконец, пришли в горное ущелье. Благодать. Трава по шею, воды полная река — гуляй не хочу. Того вшивого осла вожаком избрали (ну вроде благодарности ему от стада), и пошла жизнь вольная и весёлая, как в раю. Но на седьмые сутки ослиного благоденствия, в самую глухую полночь, пришли волки и всё свободолюбивое стадо вырезали под корень вместе с вожаком. Так всегда: ищешь свободы — попадёшь к волкам. Она, эта самая воля, есть только у хищников, они и определяют травоядным меру свободы. От обеда до ужина гуляй, а там видно будет. Из десятка добрых ослов с той воли один вернулся, и тот, попробовав свободы на вкус, первым теперь в загон бежит и больше ни шагу без команды не делает.
У людей с поисками свободы дела обстоят ещё хуже. Ну сожрали волки десяток ослов — капля в мировом масштабе, можно сказать ничего не изменилось, а у людей всё по-другому. У ослов и терять-то нечего, кроме удил. А у людей заведётся какой-нибудь баламут, и пошли разговоры про родники с живой водой и прочую халяву. Баламуту, ему чего — у него ни кола, ни двора, ни осла, ни цыплёнка, а говорит так, будто раньше царём был, и горы золотые всем сулит от царства того неведомого. И надо всего-то для входа в царство то распрекрасное порушить всю нынешнюю жизнь, истребить всё, что под руку попадётся, а за сим грянет новое житие — светлое и сытое.
Начинается всё очень даже просто. Приходит утром на рынок мытарь, чтобы налог собрать, кесарю — кесарево, а тут баламут: мол, не платите, никому вы ничего не должны. Найдутся горячие головы с тяжёлыми руками, возьмут того несчастного, подневольного служку да и побьют крепко, следом полиция придёт бунтовщиков вязать. И пошло-поехало, всё вокруг раскатают, и даже не по брёвнышку, а в щепу разобьют. Уж так покуражатся, так погуляют — любо-дорого посмотреть на тот погром. Сами себя люди не узнают. Самые смирные да тихие, что от любого случайного взгляда робели, героями становятся, и все, и всё вокруг заплатят за их ранешнюю слабость и трусость. Тут уж не сомневайтесь. И рубаху на себе порвут, и мундир полицейский истреплют, и кровь, не сумняшись, прольют. До самого края пойдут, до конца, пока не остановят их солдаты да прикладами не побьют, а то и стрельнут кого для порядку.
Пройдёт пара-тройка дней после того гуляния — кинутся баламута искать, а его и след простыл. Он уже далеко, в других местах рассказывает, как славно под его руководством народ гулял и царствие всеобщей свободы добывал. Говорит — дух захватывает. Все ослы верят. Ближние граждане верят и дальние, ещё живущие при своих домах, жёнах, достатке. Ну а те, что уже царствие свободы обрели, бродят теперь по пепелищу и собирают, чего и где осталось от погрома, и, плача, несут эти крохи домой, чтобы детей покормить. И ослы вместе с ними ходят: стойло-то их тёплое тоже в щепу разнесли, еле копыта успели унесть. Вроде наука впредь, но людям всё нипочём — как услышат про вольные хлеба, звереют на глазах, что ни попадёт под руку — всё на слом идёт. Потом от зари до зари трудятся, строят рынок, дома и даже новый полицейский участок тоже они, бунтовщики, отстраивают, и тюрьму, в которой потом и сидят за дела свои безумные. Посмеёшься и поплачешь вместе с ними. Иначе нельзя — судьба ослов и людей навечно связала, порой и различить трудно, кто больше осёл.
Из поколения в поколение ослы рассказывают друг другу мудрый ослиный эпос про стародавние времена. Там, в древней Фессалии, человек по имени Луций, о котором писал Апулей, был превращён колдуньей Фотидой в осла (хотя разница всегда была только в обличье) и долго проживал среди людей. В ослином образе он пустился странствовать по стране, выглядывать что, где и как делается; сам всё понимает, а людям и невдомёк — они дела свои мерзкие втихомолку творят, не зная, что этим поступкам свидетель имеется.
Считается, что все поздние ослы от того самого фессалийского осла и произошли. Послушаешь сказ того Апулея и сразу понимаешь, что род ослиный человеческому роду — друг, товарищ и даже брат. Всё видим, всё понимаем, а людям неймётся, не признают они нашего с ними родства, хотя тоже, небось, про того осла читали и смеялись, наверное, над ним, а надо было над собой плакать. Всегда так: люди смеются над чужими поступками, а сами ничуть не лучшими делами заняты, но признавать того не желают. В том и вся беда.
А уж если какой-нибудь осёл к власти дорвётся, тут держись — всех достанет своей упрямой дуростью. Дурная голова ногам ничьим покоя не даст. Всю жизнь переиначит. Кукурузу в тундре заставит сеять и оленей в Ялте разводить. Памятник себе при жизни выстроит, да такой, чтобы ушами небес касался. А как прогонят его из высокого кабинета, никогда не поверит, что без его ослиного разума белый свет может спокойно жить и творить. Так и будет потом до конца жизни брюзжать и обвинять всех, кто на глаза попадётся, но желающих быть рядом мало окажется: при славе видеть не хотел, а теперь и сам никому не нужен.
Ну а если, не дай Господь, ослице какой власти прибудет, тогда туши свет, потому что он больше не понадобится — она станет сразу и луной, и солнцем. Весь мир будет удивлён её красотой и великомудрием, но тоже до поры, пока из барского стойла в хлев не погонят. Тут уж все от души насмеются. Такие они, эти наши ослиные дела.
Упрямы люди хуже ослов, но признаться в этом ни за какие куличи не согласны. Хозяин всю жизнь на базаре торгует, знает наизусть, сколько можно продать товара в самый большой базарный день, но каждый раз грузит в телегу добра наполовину больше, чем потом у него купят. И получается, что туда груз тащишь непосильный, жилы рвёшь, но ещё и домой половину привозишь. Разве это по-человечески? И всё это от жадности: а вдруг получится, и дело большой прибылью обернётся. Жизнь проходит, и ни разу не получилось великой прибыли, а дурь ежедневно случается, и к старости копится, и таких размеров достигает, что дивятся тому ослы и сами люди.
Всё с малого начинается: ослик в осла вырастает, поросёнок — в свинью, а человек редко намерения своих ближних оправдывает и свои тоже. До человека дорасти — трудный путь, проще в осла или свинью превратиться. Человекообразные подобия животных встречаются чаще, чем просто люди. Кому этого не знать, как домашнему ослу, что всю жизнь среди людей прожил, ни единого слова не промолвил, но всё понял, и оттого горек его овёс. Ибо многие познания, многая скорбь бедному ослу.
