Представляем новое произведение известного казахстанского поэта и прозаика Николая Петровича Зайцева

Начало. Продолжение см. «Сводка +» 3 февраля 2025 года.

Жил Толян, как все люди – работал на стройке, неплохо зарабатывал, деньги отдавал своей мамаше, с которой и жил в родном доме, построенном его рано ушедшим из жизни отцом. Каждый год, с наступлением тепла он затевал в своём хозяйстве ремонт – штукатурил, белил, красил, подливал фундамент, дорожки, обновлял новыми штакетинами забор, и оттого вся его усадьба всегда выглядела опрятно и веселила глаз гаммой красок, что подбирал хозяин на крышу, наличники, ставни и ворота. Тут он не жалел ни средств ни сил.

Но главным сооружением на дворе была голубятня, она возносилась выше крыши дома на четырёх, вкопанных в землю столбах. Ярко раскрашенная, будто девичья светёлка, она была видна издалека и требовала внимания всякого прохожего, что оказывался, невзначай, рядом с домом Толяна.

Все постройки замечательно сочетались с зеленью ухоженного сада, с его весенним цветом, а осенью с плодами хозяйского труда – жёлтыми грушами и краснобокими яблоками, вишней, черешней, сливой, да мало ли чего росло в саду у Толяна. Всё это богатство стерегли, верно, и честно неся свою службу… четыре собаки-овчарки, учтивые к хозяину, как воспитанные люди. Они принадлежали к чистокровной породе восточноевропейских овчарок, имели соответствующий окрас, не шуточную мощь тела, не лаяли попусту, плодились, и за их щенками выстраивалась очередь из жителей города.

Толян отдавал щенков за символическую цену и каждому из будущих хозяев выдавал своё рукописное пособие по воспитанию животного. Для чего это ему было надобно, он и сам не знал, но верил, что люди, взявшие к себе чистопородную собаку, воспользуются его советами. Он просто желал этого.

Не подумайте, что Толян проживал жизнь неким скрягой, жадиной и потому держал свору собак для охраны собственного имущества. Нет, просто он любил голубей, собак и людей тоже. Эта любовь пришла к нему из детства, передалась от отца и навыки по уходу за птицей и воспитанию собак явились тоже оттуда, от родного человека, которого Толян повторял, как обличьем, так и чертами характера.

Он был добряк по натуре и не скрывал этого и к нему тянулся народ, особенно мальчишки. Все звали его просто по имени и это, наверное, было лучшим признанием некоего человеческого родства между ним и окружающими людьми, сознание близости его чистых помыслов к Божьей милости. Обращались за помощью к нему многие люди, когда нужно было что-нибудь подправить, пристроить, а иногда просто спрашивали совета, и на всех языцех уважительно говорилось о нём, мол, Толян знает, Толян поможет.

А каких только голубей не водилось на Толяновой голубятне. Все голубиные породы и цвета были представлены в этой живой коллекции. Важные трубачи с хвостами, как у павлина, чубатые, носочубые и двухчубые, лохмоногие и голоногие и даже «чайки» с голубыми крыльями и шеей, будто закутанной в модные белые меха.

Когда вся эта стая поднималась в небо, то начинало твориться действо, которое иначе, как чудесным не назовёшь. Одни летуны уходили ввысь и превращались в едва видимую глазу точку, другие, набрав высоту, становились «на столба» и кувыркались чуть не до земли, некоторые «бились» в ленту, вдоль земли. У каждой пары голубей было какое-то своё природное задание и за качественное выполнение оного эти особи ценились, и выражалось это восторгом зрителей, просматривающих голубиный спектакль и в деньгах, когда голубятники собирались на городском рынке, где меняли, продавали и покупали птицу, необходимую для спаривания и пополнения стаи.

Все эти, немного отрешённые от дикой человеческой суеты люди разговаривали между собой на своём особом языке, не голубином, но относящимся только к птице, её параметрам – длине лохм на лапках, величине клюва, цвету и умению кувыркаться в воздушном пространстве неба. И только к концу дня, наговорившись, купив или продав, а то и просто приятно проводив время среди единомышленников, расходились по домам.

Толян тоже чтил воскресный день, никогда не занимал это время работой, а собирал в клетку лишнюю птицу и выходил на рынок, не обязательно что-то продать, а пообщаться, глянуть и обсудить качества, выставленной на просмотр пернатой живности и показать своих голубей. Возле клеток с голубями всегда толпились разновозрастные мужики и пацаны, но дискриминация по-старшинству здесь отсутствовала напрочь. Иногда солидные дяди собирались вокруг сопливого мальчишки и слушали его рассказ о необычном голубе, что привлёк внимание неадекватным поведением в полёте. Записывались адреса, номера телефонов для дальнейшего знакомства, а, может быть, и дружбы.

Иногда Толян уезжал в командировку со своей бригадой, а он был мастером по должности, и в его подчинении находилось с десяток рабочих, и тогда за птицей ухаживала мамаша – это было нетрудное занятие – кормила-то она курочек, а вместе с ними зерно клевали и голуби. Гонял голубей в отсутствие хозяина соседский парнишка, наученный Толяном, сам голубятник, делал это строго по расписанию – два раза в день, чтобы птица не зажирела и не потеряла лётных качеств.

За его труды, по возвращению из командировки Толян дарил ему пару молодых голубей и тот был несказанно рад такому щедрому подарку. На работе Толян был немногословен и строг, но вот когда разговор заходил о голубях или собаках, тут проявлялось всё его красноречие, и со знанием дела он мог часами объяснять поведение птиц в небе, говорить о преданности собак, их здравом уме и человеческой глупости, что в своей гордыне не даёт понять животный мир, как равный себе. Многие люди, конечно, считали его блаженным, некоторые посмеивались над дружбой с пацанами, но не препятствовали этому доброму согласию разного возраста и не запрещали своим детям «водиться» с Толяном, он просто не мог научить плохому потому, что относился к голубям, собакам и людям одинаково – с любовью.

Ещё был у Толяна сад, где он ухаживал за грушами, яблонями, малиной смородиной, вишней. Всё это множество деревьев и кустарника зеленело, цвело и давало плоды замечательные, на зависть всей округи и на радость мальчишкам, что всегда получали свою долю урожая по доброму согласию хозяина, то есть беспрепятственно заходили в ограду и лакомились плодами Толянова труда, доставляя владельцу сада, в понимании соседей, необычное удовольствие.

Его собаки своим чутьём и, несомненно, разумом сразу же узнавали, в заглянувшем к хозяину человеке своего или чужого, доброго или злого и при виде последних у них топорщилась шерсть на загривке, и они принимались рычать, обнажая клыки, и вели себя очень неприветливо до времени ухода недоброго гостя и в такие моменты не обращали внимания на окрики Толяна. Оберегали его от люда, хоронившего в себе недобрые мысли. А вот детвора чувствовала себя во дворе у Толяна, как у себя дома, запросто могли трепать собак за уши, садиться на их спины, пытаясь прокатиться на безгласных животных. Редко во дворе дома был слышен собачий лай, так иногда кто-то из псов взлаивал, но, наверное, только для того, чтобы не забыть язык собачьего общения.

И всё было хорошо, и прожил бы Толян свою жизнь в добре и довольстве земным времяпровождением, с любовью созерцая людей и всякую другую земную тварь. Но померла его мамаша, тихая женщина, нищая духом и потому страстно верующая в Господа, посещающая Божий храм и не тревожащая Отца небесного никакими мольбами, кроме как о здравии и благолепии своего сына.

Хранимый её молитвами и заботой в домашнем быту, жил Толян не ведая беды, не досадуя на мелкие житейские неприятности, которые всегда заканчивались за порогом дома, от одного только тёплого материнского взгляда. Но вот матушки не стало, и он загрустил.

Проводил самого родного человека Толян достойно, по-христиански, с батюшкой, с отпеванием церковным и поминки провел, не скупясь и привечая всех, кто пожелал придти на тризну, на девятый день и сороковины. В дом его по-прежнему заходили люди, интересные и нет, но знающие толк в голубях, собаках, садоводстве и нередко в строительстве. Забегали шумной ордой пацаны, наперебой о чём-то спрашивали, пытаясь понять всё сразу на всём белом свете, но Толян быстро приводил их непокой к порядку и они рассаживались на крыльце, фундаменте, скамейке и, жуя яблоки, а то и просто разинув рты, слушали рассказы о голубях, собаках и просто о жизни.

Но в доме уже поселилась неизбывная тоска одиночества, досаждая хозяину бессонницей, а то и неожиданным общим нежеланием видеть своё присутствие в пустых комнатах, но и среди глупой человеческой суеты тоже. Он увлёкся чтением книг, оставшихся от матушки, - Библии, Евангелия и жития святых подвижников и это помогало на время забыть о своей потерянности в мире.

Постепенно он начал привыкать к замкнутому кругу жизни – работа, дом, голуби, собаки, но теперь нужно было самому обслуживать и себя и свои любимые увлечения. За полгода научился неплохо готовить еду и себе и собакам, мог принять гостей и совсем уже было уверился в своей судьбе холостяка-голубятника, но тут как-то на базаре, воскресным днём, когда он дежурил у клетки с голубями, что вынес на продажу, к нему подошла женщина и стала задавать вопросы относительно пернатых, косящих на неё взглядом из своего убежища. Она проявила некоторые познания и желала узнать больше о птице, породах голубей и, конечно, о ценах на них, но никак не могла отличить турмана от простого летуна. Толян неожиданно осмелел, хотя рядом с женщинами всегда чувствовал себя стеснённо и пригласил её к себе домой, назвал адрес и время – следующий субботний день.

Потом, на неделе, рабочими днями, он то каялся, что совершил этот необдуманный поступок, то, наоборот, радостно трепетал сердцем в ожидании встречи. У него были, конечно, как у всякого нормального, взрослого мужчины отношения с женщинами, но чтобы приглашать домой – никогда. Может быть, причиной тому была покойная мамаша, что не жаловала ласковым словом, заглядывающихся на её сына красавиц, но и сама не подыскивала Толяну невесту, ну, вообщем, не срасталась у него долгая взаимолюбовь с противоположным полом – мешали тому и мать и голуби и собаки и работа.

Иногда он влюблялся, но скоро женщина из любимой превращалась в обыденную потребность, позже и вовсе надоедала и Толян возвращался на свободу, немного повзрослевший от нового разочарования. Его друзья пацаны тоже не одобряли дружбы своего кумира с женщинами. Бабы, как они считали, отнимают у друга много времени, которое он мог бы приятно потратить на общение с ними, голубями и собаками, в чём, вообщем-то, были правы потому, как Толян после знакомства с новой, очаровавшей его бабёнкой, исчезал из круга общения и обязанностей и когда его величество король-голубятник вернётся в свой мир, долго оставалось неизвестным, а жизнь, между тем, проходила в пустых хлопотах по вызволению старшего товарища из любовного плена.

Какие только средства для этого не употреблялись – ловили Толяна на пути к невесте и завлекали его совсем в другую сторону, якобы оценить осаждённую прошлым днём птицу чудной красоты и вытворяющую в небе такое…, что душа голубятника вздрагивала, и он шёл, куда его вела ушлая пацанва. Хваленый голубь оказывался заурядным летуном, но идти на просмотр нужно было на другой конец города, время свидания переносилось на другой день и так происходило часто, невеста сердилась, но Толян и не думал подозревать в действиях своих друзей злого умысла. Устраивали тёмным вечером под окнами дома, где скрывался Толян, тилим-бом – привязывали на нитку гайку, нитку притыкали гвоздём к раме так, чтобы груз опускался на стекло, от гайки тянулась нитка, и конец её прятался во тьме обочины улицы, заросшей кустарником. Спрятавшиеся в этом укромном месте, пацаны дёргали за нитку, гайка стукала в окно, на стук выходила хозяйка и спрашивала: «Кто там?» и, не услышав ответа, уходила в дом. Так повторялось несколько раз, но потом выходил сам Толян, отрывал все причины беспокойного стука и бросал их прямо в то место, где находились маленькие проказники. Но и эти проделки он считал простым баловством юных бездельников.

Но тут он сам пригласил женщину домой – случай небывалый, надо было приготовиться, а он не знал, как это делается, бабы в гости к нему не заглядывали, он сам посещал их квартиры. Как они его встречали? Бутылка водки, коньяка и шампанское бывало, но пить Толян не любил, так глоток-два для приличия сделает, откушает еды, что хозяйка на стол поставила и потом шуры-амуры, но как у себя женщину принять – непонятно. Всю неделю он волновался, клял себя за язык болтливый, но дело было сделано, и женщина обещала прийти и надо, стало быть, готовиться к встрече.