Часовые менялись на посту дружеской взаимовыручки, но Толян появился только в сумерках вечера, когда зажглись уличные фонари его вывели из дверей ресторана какие-то люди, усадили на скамейку, а сами ушли обратно. Пацаны окружили друга, пытались с ним заговорить, но он лишь дико вращал глазами и вскрикивал нечленораздельными фразами. Пока они решали, что с ним теперь делать, подошёл милиционер и отогнал их от скамьи, с раскинувшимся на ней пьяным голубятником. Мальчишки пытались доказать служителю правопорядка, что они друзья этому человеку и смогут отвести его домой, называли имя и адрес, но милиционер с ними не согласился и, думая по-своему, вызвал подмогу и скоро Толяна увезли в машине куда-то в сгустившуюся темноту. Пацанов мент обозвал шпаной и сказал, что видел, как они целый день дежурили у кабака, поджидая пьяную добычу. Потом приказал им идти по домам, иначе машина скоро вернётся уже за ними.
После этих событий Толяна больше никто не видел, стали ходить слухи, что он болен, но не знали какой болезнью, только говорили, что, дескать, совсем плох и даже не встаёт с постели.
После занятий в школе мальчишки толпою нарезали круги у его дома, но выведать о жизни и самочувствие кумира ничего не удавалось и они решили действовать по-своему дерзко, чтобы увидеть друга и узнать что-то такое, что им не позволяют знать.
Дождались, когда Зинаида ушла из дому, выставили караул, а сами проникли через ограду во двор, благо собака ещё не забыла друзей хозяина и не прониклась злыми чувствами своей хозяйки, обрадовалась старым знакомым и, припадая на передние лапы, восторженно взлаивала, видимо думая, что вернулись добрые времена, и её собачьему одиночеству пришёл конец. Ребята отблагодарили дружескую памятливость пса медовым пряником, вошли в дом, увидели своего друга, но его беспомощное состояние наполнило юные сердца, может быть, первой горькой мукой невыносимо-тревожной печали.
Толян лежал в постели, укрытый одеялом, а лицо его даже на белой подушке отливало смертельной бледностью. Щёки запали, будто у человека лишившегося всех зубов, нос заострился и только огромные глаза, ожившие радостью при виде нежданных, но дорогих гостей говорили, что жизнь в этом, непохожем на себя человеке ещё не угасла совсем. Он зашевелился, пытаясь подняться, губы его что-то шептали, а глаза, глаза наполнились слезами, что, не удержавшись даже в глубоких впадинах глазниц, потекли по щекам, и этот жалкий вид его слабости так поразил чувства мальчуганов, что они приросли ногами к полу без движения и понимания происходящего. Когда взгляды пацанов немного привыкли к образу смерти, никак не подходящему к светлым юным мыслям о своём добром друге, они с опаской придвинулись к одру, на котором, будто нелепое напоминание о самом себе лежал Толян и стали прислушиваться к его шёпоту, пытаясь понять невнятные слова, что он силился сказать. Наступила тишина, было слышно, как горло Толяна с хрипом заглатывало воздух и выдыхало слова: «Г-голуби, г-голуби улл-летели…», - и больше ничего.
От этих тихих слов сперва задрожали стены, потом затрясся пол под ногами, сразу подросших на пространстве боли мальчишек и они зарыдали в голос, не пряча слёз, в едином порыве бессилия перед открывшейся им бедой, что случилась в их малом мире в самом начале познания самоотверженности человеческой доброты.
Это само их доброе, честное и милое детство умирало вместе с Толяном, погибала вера в непобедимо-вечное таинство будущей жизни, а, значит, отцовство Бога. Разве могут поверить дети в смерть отца? Никогда. Верят в смерть взрослые и, увы, передают это своё неверие в светлую, вечную жизнь своим детям, но кто-то должен перехватить эстафету и умчаться в светлые дали бессмертия, увлекая за собой лучшую часть человечества – наших детей. Кто будет этот смелый человек, а, может быть, совсем и не хомо сапиенс станет нашим поводырем в голубеющую Небом вечность, а голубь, собака или дерево, что преподают нам лучшие уроки бескорыстия доброты своей. Мы перестанем тогда отделять себя от прочих земных тварей, деревьев и трав и исполним мечту Всевышнего – станем его лучшим творением на Земле. И царство Небесное воцарится прямо здесь, сейчас и восстанет с одра Толян и скажет: «Айда, братва, на улицу, гонять голубей». И выбежав на улицу, снова увидим, как огромен мир, взлетим вместе с птицами ввысь, оглядывая пространство радостного счастья земли, где ждут нашего возвращения добрые улыбки любимых людей.
Но среди этих воспарений детских фантазий раздался свист, предупреждающий о приближении сил, не признающих бескорыстной радости к жизни и её обитателям. Пацаны, пятясь, отошли к двери и по одному исчезли из дому и скоро были на улице. Зинаида приближалась к дому, и они свернули в переулок, чтобы не встречаться с неприятным человеком, так как убедились, что её мысли и дела принесли горе в дом друга.
На дороге домой они размышляли вслух, как и водится у мальчишек, ещё не умеющих прятать свои мысли. Думали они о словах Толяна и не понимали, почему он решил, что голуби улетели сами. Где это видано, чтобы голуби покинули свои гнёзда и доброго хозяина. Такого не бывало в их мире. «Наверное, это она ему так сказала, а он поверил», - высказался один из голубятников и все ухватились за эту спасительную мысль, обрывающую их тяжёлые раздумья. Но как восстановить истину в голове Толяна они не знали, как не знали, куда на самом деле подевались голуби и собаки.
Дома, не выдерживая напряжения в голове, отвлекающего от занятий и домашних дел, дети делились своей бедой с родителями, но от отцов и матерей услышали противоречивые ответы. Женщины жалели Толяна и, промокнув глаза платком, говорили: «Нешто можно так убиваться из-за голубей-то. Ну, понятно, если бы корова пропала или там поросёнок. А то была лишняя обуза и нет. Радоваться надо. А что он совсем худой?» - спрашивали с тревогой. «Худой, худой и ему очень плохо», - отвечали дети и шли к отцам. Те, серьёзно обдумав переданные им слова Толяна, высказывались не очень понятно: «Ну, если он так думает, оно и лучше. Улетели сами и Бог с ними. Прозреет, таких дров наломает, что и подумать страшно», - почти в лад твердили мужчины, но по лицам было видно, что думают они каждый по-своему.
О смерти Толяна округа узнала почти тотчас. Ночью завыла оставшаяся на дворе собака, да так страшно, что проснулись не только соседи, но и жители ближней окрестности, многие даже повыходили из домов и, предчувствуя дурную весть, обращали взгляды в сторону Толянова жилища, откуда нёсся нескончаемый вой и в окнах горел свет. Все понимали, что неспроста люди не спят и собаки не воют зря, тем более с такой надрывной тоской.
А утром, разлетевшаяся по городу молва подтвердила ночные опасения друзей и знакомых – Толян помер, ушла добрейшая душа, скорбящая о людях, что не понимали и не принимали его жизненного пути, блаженной его веры в равенство Божьей милости ко всем земным тварям и любящая разнотравное и разношёрстное население Земли.
Дни малолетних друзей Толяна опустели, будто что-то необходимое изъяли из пространства жизни, а заменить оказалось нечем, некем, да и где ещё можно найти другого взрослого человека, что был бы готов в любой час идти с пацанвой на край города, чтобы выбрать пару голубю для спаривания, будто от этого зависела судьба родного человека. А, может быть, она и зависит, эта самая судьба маленького человека от нашей, туговатой на ухо, взрослой отзывчивости? Мы заняты «великими делами», а чем занят ребячий ум и знать не хотим, не интересно нам чужое детство. И всё-то у них не так, как прежде у нас было. А вот Толян детство с взрослостью не сравнивал, он жил и там и здесь и везде успевал – и взрослым помочь и с детьми поговорить. И мужики, и пацаны его уважали, а спросить почему, так и те и другие ответят и старики подтвердят: «Толян – это человек».
Но и такие люди умирают и оставляют после себя частичку мира, что менее всего тронут коррозией свободы от лучшего человеческого чувства – совести. И печалятся люди на тризне у блаженных, зрящих Господа, ибо остаются сиротами в многонаселённом мире потому, что без совести нет и любви. А без любви все сироты. Плачут, плачут люди у гроба «придурка» (так называли они его ещё вчера за его бескорыстие и отзывчивость на все стороны белого света), а сами и не верят, что плачет их душа о них самих, а не о смерти соседа, о сиротстве своём льют они слёзы, о непотребной жизни своей, где и светлого то было только разговоров о таких вот людях, что посмели жить по образу и подобию Господа в путях жизни, что неисповедимы.
Похоронили Толяна. Народа много пришло проводить человека в последний путь. Директор школы сам пришёл и ребят, что дружны были с покойным привёл, а, может, это они его привели, наверное, показать последнего человека в городе. Да и то уже неживого.
Когда гроб с телом в яму опустили, пацаны выпустили в небо белых голубей, тех самых, что когда-то дарил им их друг – Толян. Голуби некоторое время кружили над кладбищем, а люди, задрав к небу лица, следили за их полётом, желая увидеть душу Толяна, что теперь уже тоже взмыла в Небеса Господние. Но не дано грешному человеку видеть чистую душу, для того надобно свою хранить в доброй отзывчивости к людям. Так, наверное, многие думали, глядя в небо, а как голуби в стаю сбились и улетели в сторону города, народ тоже зашевелился, разобрался по машинам, автобусам и мысли совсем другие заёрзали в головах – как-бы, где-бы, да чего добыть, да поболе, подешевле. А голуби – птицы Божьи, им легче жить, а нам, людям каково приходится на белом свете? И Отца Небесного у нас нет – сироты.
Ещё осенью усадьбу Толяна обнесли каменным забором, таким высоким, что и дома-то видно не стало, и только пустая голубятня торчала памятью прошлого, но краски на её фасаде потускнели, облезли, а к зиме от долгих дождей её некогда весёлое лицо и вовсе почернело, будто покрылось тёмной печалью пустоты и одиночества. Зима выдалась снежная и недобрая – солнце показывалось редко, снег от ядовитых испражнений цивилизации покрылся серо-бурым налётом, лежал на земле клочками по низинам и огородам и грязный его вид вызывал у жителей города нерадостное чувство вины за эту непохожесть природы на самоё себя. Но время шло своим чередом, в нём жили люди, мужали и крепли мальчишки, наполняя голову познаниями добра и зла, и выбирали дороги земные среди многих путей, что неисповедимы от начала и до конца. Намерения вступить на пути добра стали встречать активное сопротивление знаковых примеров других поступков, не соответствующих помыслам юности о тайной доброте познаваемого мира. Одним из этих примеров для мальчишек-голубятников стала смерть Толяна – доброго кумира их детства.
Опустевшая голубятня ещё долго высилась над забором, надевши на свою крышу шапку из грязного снега, неряшливую и набекрень, а потом и эта память о добром друге канула в небытие. Голубятню весной снесли, сад вырубили, а на том месте выросло необъятных размеров строение, может быть, дома, а скорее тюрьмы, так как толстенные решётки на окнах и колючая проволока поверх забора не позволяли думать, что за ними живёт человеческое счастье.
Наступало другое время на Земле и здесь не находилось места голубям, собакам, деревьям – простой человеческой радости.
Николай Зайцев, г. Талгар, Республика Казахстан
